С праздником! 8 Марта. Рассказы о любви - Елена Исаева

Соколов вернулся в постель. Лёг и снова закрыл глаза. Но тут зазвонил мобильник. «Кому не спится в ночь глухую?» – взвыл про себя Соколов. Кому-кому – маме, конечно.

– Сынок, ты уже спишь? – голос у мамы был бодрый, будто не полночь на дворе, а сияющий полдень.

– Сплю.

– Ну, спи-спи. Я просто хотела успеть первой тебя с днём рождения поздравить.

– Спасибо, мама, но мне завтра на дежурство вставать рано.

– Да я знаю-знаю. Ты спи-спи, – продолжала щебетать мама. – Желаю здоровья, счастья, чтобы ты уж наконец семьёй обзавёлся, детишками.

– Обязательно, мама, как только – так сразу! – Соколов изо всех сил старался сохранять спокойствие.

– Вот ты всегда так, – будто бы даже обрадовалась мама. – Я ж тебе добра хочу. Кто ещё, если не родная мать, о тебе побеспокоится? Живёшь бобылём, питаешься кое-как, умирать будешь – никто воды не принесёт.

– Мама! – взревел Соколов. – Я не собираюсь умирать. Я всего лишь хочу спать. Мне завтра на сутки выходить. Спокойной ночи. С 8 Марта тебя! – И отключился, не дожидаясь очередных апокалиптических прогнозов, на которые его мать была большой мастер.

Старший сержант Соколов всегда дежурил по праздникам. Несколько лет назад, когда он только устроился в подземку, дежурства по праздникам и выходным были своёобразной повинностью, которую без разговоров обязаны отбывать все новички. Через какое-то время его стали просить уже по-хорошему, мол, ты, Соколов, мужик одинокий, ни жены, ни детей, а кругом все семейные, тебе ведь не сложно выйти, правда? Ему было не сложно. Потому так и сложилось, что все «красные дни» календаря автоматически стали его неоспоримой собственностью.

Метро Соколов с детства любил. Оно представлялось ему гигантским фантастическим городом, над которым не властны законы тоскливой повсе-дневности. Попадая сюда, он будто бы оказывался меж двух измерений: реальным и потусторонним, меж миром живых и царством мёртвых. Когда поезд на бешеной скорости врывался в тоннель, Соколов закрывал глаза и гадал, суждено ли ему вынырнуть на свет или отныне он будет вечно мчаться во тьме, как подземный летучий голландец. Люди ему не мешали. Даже в самый час пик, когда все вокруг толкались и натужно сопели, отвоёвывая себе клочок свободного пространства, Соколов оставался на удивление безмятежен: где ещё почувствуешь такое всепоглощающее одиночество, как не в толпе? А одиночество было единственным, чем Соколов по-настоящему дорожил. Поэтому, когда жизнь изрядно помотала его – чем только он не занимался, всего и не упомнишь, – Соколов, так и не найдя дела, которое захватило бы его всего, без остатка, отправился служить полицейским в метро.

– Ты обалдел? – ужасались знакомые. – Решил похоронить себя заживо? Оттуда ведь уже не выбраться. И вообще – собачья работа.

– Нормальная работа, – цедил Соколов в ответ.

– Да где ж нормальная?! – горячились не на шутку встревоженные собеседники. – Бомжи, мигранты, фанаты футбольные – полный беспредел!

– Нормальная, не хуже любой другой…

И действительно, всякого он навидался за это время: драки с поножовщиной разнимал, самоубийц из-под поездов вытаскивал, карманников ловил. Но всё это происходило где-то далеко за пределами его внутреннего «я», а посему не трогало и не будоражило. Напротив: всё больше притупляло любые чувства, позволяло смотреть на мир, будто сквозь толстое стекло, прочное и надёжное, не пропускающее из-вне ничего лишнего, никаких не нужных Соколову эмоций и страстей. И это было главным. Поэтому о выборе своём Соколов ни разу не пожалел. Почти всё своё свободное время он тоже отдавал метро. Часами катался по Кольцевой в тайной мальчишеской надежде, что однажды его поезд, нырнув в тоннель, вынырнет из него где-то в совсем ином мире.

– Здорово, Сокол, с днюхой тебя, что ли, – в напарники ему сегодня достался младший лейтенант Крыжнёв, вертлявый пацан лет двадцати пяти, чем-то смахивающий на гнома-переростка.

«Какой я тебе Сокол», – подумал Соколов, но вслух сказал:

– Что ли, спасибо…

– А чё не спрашиваешь, откуда я про днюху твою узнал? – не унимался Крыжнёв. И захихикал, предвкушая эффект: – А оттуда, что старший по званию должен всё о личном составе знать.

Соколов поморщился. Крыжнёв решил, что его шутку оценили, и, понизив голос, продолжил:

– Проставляться-то будешь? Заодно и бабский день отметим. У тебя баба-то есть, Сокол?

Соколов мотнул головой, что можно было расценить и как «да», и как «нет», и как «А не пошёл бы ты, Крыжнёв, со своими расспросами куда подальше». Может, этому недомерку ещё и душу излить? Рассказать, как издевались одноклассники, когда каждый год накануне 8 Марта учительница выстраивала у доски всех девчонок, а его, именинника, ставила посредине? «Мальчики, давайте поздравим наших девочек с Международным женским днём!» – с пионерским задором восклицала Алевтина Васильевна, а парни, давясь от смеха, из года в год дружно вопили: «Соколова, красавица, с Международным женским днём тебя!» Или о том, как изрисовывали ему книжки и тетрадки губной помадой, как, став постарше, подбрасывали в порт-фель женское бельё? Правда, потом, когда он перегнал всех на целую голову, шутки сами собой иссякли. Но, как говорится, осадок остался. Одиночество стало его надёжным прибежищам. И женщинам в нём не было места…

– А у меня их аж две, – вновь не дождавшись ответа, продолжал Крыжнёв. – Одна рыжая, другая замужем. Круто, правда?

Соколова замутило. Господи, а день ведь только начинается. Нужно срочно отключить звук, а по возможности, ещё и изображение.

Утреннее метро было пустынным и тихим. Редкие поезда выпускали на платформу одиноких пассажиров, мгновенно растворявшихся во влажном сумраке переходов за гуляющими от сквозняков стеклянными дверями.

– Скучный ты, Сокол, – вздохнул Крыжнёв. – С тобой от тоски хоть вешайся.

В молчании они сделали ещё круг по платформе, уже усыпанной кое-где нежным бледно-жёлтым инеем мимозы, и собрались было вернуться в «дежурку», как вдруг Крыжнёв принял охотничью стойку.

– Оп-па, на ловца и зверь бежит! – Ноздри его затрепетали, тонкие губы расплылись в плотоядной ухмылке. – Не хочешь развлекать меня, Сокол, придётся развлекаться самому.

Прямо на них по лестнице спускался парнишка лет двадцати двух. Матовая кожа цвета топлёного в печи молока и глаза-маслины выдавали уроженца Средней Азии. Он ускорил шаг в надежде запрыгнуть в вагон уже готового к отправке поезда, как тут дорогу ему перегородила серая форменная куртка:

– Младший лейтенант Крыжнёв, попрошу ваши документы.

На смуглом лице не было ни тени испуга, разве что лёгкая досада проскочила между угольных бровей, когда двери вагонов с грохотом захлопнулись и поезд, набирая скорость, унёсся прочь. Молодой человек извлёк из внутреннего кармана куртки зелёную книжечку паспорта, вынул из-под обложки аккуратно сложенный вчетверо листок с регистрацией.

– Так-так-так, – протянул Крыжнёв. – Адылбек Хасанов. Место рождения – Самарканд. Красивый, наверное, город, а, Хасанов?

– Красивый, – улыбнулся парень.

– А что ж тебя тогда в Москву-то принесло? – Соколов поморщился, понимая, к чему клонит Крыжнёв.

– Так учусь я здесь, – пожал плечами Хасанов. – Студент.

– Ах, студент, – протянул Крыжнёв, медленно разворачивая регистрацию. – И где же ты учишься?

– В медицинском. Живу в общежитии на Одиннадцатой Парковой. Да вот же адрес в регистрации. А это студенческий, – студент достал из другого кармана синюю корочку и протянул Крыжнёву.

– Ну это мы ещё разберемся, кто, где и с кем живёт, – осклабился Крыжнёв. – Пройдёмте за мной в отделение.

– Отпусти его, – тихо сказал Соколов. – Ясно же, что у парня с документами полный порядок.

– Отставить, товарищ старший сержант, – зашипел Крыжнёв. – Вы что, не видите? Регистрация явно поддельная, и печать на студенческом какая-то бледная, размытая. Фальшак, определённо. Ну, чё застыл?! – прикрикнул он на «пленника». – Шевелись, давай…

Втроём они двинулись в дежурное помещение.

– Значит, так, Хасанов, – войдя в «дежурку» и плотно прикрыв за собой дверь, без всяких предисловий начал Крыжнёв. – Я имею право задержать тебя на срок до сорока восьми часов. Пока свяжемся с институтом, где ты якобы учишься, пока запрос в общежитие отправим, время-то и пройдёт. Но можем всё уладить по-хорошему.

– Денег у меня нет, – пожал плечами Хасанов.

– …сейчас ты позвонишь кому-нибудь из своих друзей. Они за тобой приедут, а с собой привезут… – тут Крыжнёв нацарапал что-то на полях валявшейся на столе газеты, затем быстро оторвал исписанную полоску, скомкал её и сунул в карман.

– Некому звонить…

– Ясненько, – с притворным сочувствием зацокал языком Крыжнёв. – Что ж, бывает… Но, как правило, быстро проходит. Посидишь тут с нами часок-другой-третий, отдохнёшь, авось, память-то и вернётся. А мы с товарищем старшим сержантом в честь праздника даже протокол пока оформлять не будем.